Недоделка.
Oct. 10th, 2011 09:25 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
Так как мы все-таки приехали учиться, а не только лечиться, утром был тренировочный шеринг.
То есть сам тренер ушел за круг, наблюдал, как работали ученики, а потом комментировал.
Мне, вероятно, не нужно было выходить на этот шеринг (травматикам надо быть осторожнее, чем другим), но я это сделала.
Я рассказала о комнате.
Совершенно очевидным для меня было то, что эта комната была всегда, но в ней бушевал пожар. Именно поэтому я не могла туда войти.
Теперь огонь погас, и я могла бы туда войти, если бы не удушающий чад в ней.
Но я четко ощущала, что мне нужно открыть дверь и войти, чтобы распахнуть окно и проветрить комнату.
Девочка – «терапевт» стала предлагать мне разные варианты: взять мокрый платок (мне этого показалось недостаточно), взять с собой кого-нибудь из близких (Милк, у меня сразу появился твой образ, но я решила, что это может быть вредно для твоего здоровья
), что-то ещё…. Но тут я поняла, что меня беспокоит не столько тот факт, что чад попадет внутрь меня, и я задохнусь, сколько то, что он вырвется наружу, и «замарает помещение».
Девочка всячески пыталась продолжить сессию, но разумного выхода из этой ситуации мы так и не нашли, и я решила закончить.
Группа и тренер стали обсуждать эту сессию, накидывать варианты, что можно было сделать… и тут я поняла, что войти в эту комнату я обязательно должна была с Ирочкой на руках.
Просто взять ее на руки и войти.
Я решила отложить эту акцию на потом, и погрузилась в другие истории.
Однако минут через пятнадцать на меня вдруг словно накинули черное одеяло: меня накрыла такая тоска и ощущение безнадеги, что я вообще перестала чувствовать что-либо, кроме этого.
Все попытки выбраться из этого состояния были безуспешны. Я почувствовала, как у меня сгорбились плечи, потухли глаза и повисли руки.
После занятия ко мне подошел тренер. Он сказал, что мне нельзя сейчас следовать привычным сценариям, и предложил поработать с образом девочки.
«Ты сможешь сделать это сама?» - спросил он. Я решила попробовать. По дороге к метро.
К тому моменту, как я доплелась до метро, мое состояние было ещё хуже.
Я забрала девочку из больницы, успокоила ее, пообещала, что никому больше не позволю ее обижать. Девочка уснула у меня на руках.
И тут я подняла голову, и обнаружила, что не могу понять, где мы с ней оказались.
Это был какой-то старый город. Район, похожий на тот, где я провела детство.
Я пошла по улице, держа девочку на руках, и обнаружила, что в городе никого нет.
Все двери были закрыты.
Стало ясно, что город мертв.
По какой-то причине люди покинули его навсегда.
Странно, но я не испытала ни страха, ни отчаяния.
Просто глубокое ощущение, что нам не выбраться. Что мы останемся здесь навсегда. И что выхода нет.
Всю дорогу я не могла унять слез. Они просто вываливались и вываливались из меня.
Кое-как я заставила себя перестать выливаться. Но видок у меня был тот ещё…
На следующее утро я приплелась на занятия и сказала тренеру, что хотела бы что-нибудь сделать с этой хренью.
На самом деле я не хотела. Я по прежнему испытывала полную апатию и безнадегу.
Но через четыре дня мне нужно было возвращаться домой. Жить, работать, улыбаться детям.
А я была совершенно недееспособна.
Он сказал, что понимает, что произошло: меня «не доделали», а с травматиками так нельзя. И пообещал, что мы вернемся к этому.
И мы вернулись.
То есть сам тренер ушел за круг, наблюдал, как работали ученики, а потом комментировал.
Мне, вероятно, не нужно было выходить на этот шеринг (травматикам надо быть осторожнее, чем другим), но я это сделала.
Я рассказала о комнате.
Совершенно очевидным для меня было то, что эта комната была всегда, но в ней бушевал пожар. Именно поэтому я не могла туда войти.
Теперь огонь погас, и я могла бы туда войти, если бы не удушающий чад в ней.
Но я четко ощущала, что мне нужно открыть дверь и войти, чтобы распахнуть окно и проветрить комнату.
Девочка – «терапевт» стала предлагать мне разные варианты: взять мокрый платок (мне этого показалось недостаточно), взять с собой кого-нибудь из близких (Милк, у меня сразу появился твой образ, но я решила, что это может быть вредно для твоего здоровья

Девочка всячески пыталась продолжить сессию, но разумного выхода из этой ситуации мы так и не нашли, и я решила закончить.
Группа и тренер стали обсуждать эту сессию, накидывать варианты, что можно было сделать… и тут я поняла, что войти в эту комнату я обязательно должна была с Ирочкой на руках.
Просто взять ее на руки и войти.
Я решила отложить эту акцию на потом, и погрузилась в другие истории.
Однако минут через пятнадцать на меня вдруг словно накинули черное одеяло: меня накрыла такая тоска и ощущение безнадеги, что я вообще перестала чувствовать что-либо, кроме этого.
Все попытки выбраться из этого состояния были безуспешны. Я почувствовала, как у меня сгорбились плечи, потухли глаза и повисли руки.
После занятия ко мне подошел тренер. Он сказал, что мне нельзя сейчас следовать привычным сценариям, и предложил поработать с образом девочки.
«Ты сможешь сделать это сама?» - спросил он. Я решила попробовать. По дороге к метро.
К тому моменту, как я доплелась до метро, мое состояние было ещё хуже.
Я забрала девочку из больницы, успокоила ее, пообещала, что никому больше не позволю ее обижать. Девочка уснула у меня на руках.
И тут я подняла голову, и обнаружила, что не могу понять, где мы с ней оказались.
Это был какой-то старый город. Район, похожий на тот, где я провела детство.
Я пошла по улице, держа девочку на руках, и обнаружила, что в городе никого нет.
Все двери были закрыты.
Стало ясно, что город мертв.
По какой-то причине люди покинули его навсегда.
Странно, но я не испытала ни страха, ни отчаяния.
Просто глубокое ощущение, что нам не выбраться. Что мы останемся здесь навсегда. И что выхода нет.
Всю дорогу я не могла унять слез. Они просто вываливались и вываливались из меня.
Кое-как я заставила себя перестать выливаться. Но видок у меня был тот ещё…
На следующее утро я приплелась на занятия и сказала тренеру, что хотела бы что-нибудь сделать с этой хренью.
На самом деле я не хотела. Я по прежнему испытывала полную апатию и безнадегу.
Но через четыре дня мне нужно было возвращаться домой. Жить, работать, улыбаться детям.
А я была совершенно недееспособна.
Он сказал, что понимает, что произошло: меня «не доделали», а с травматиками так нельзя. И пообещал, что мы вернемся к этому.
И мы вернулись.